О, вы люди, умершие люди, с детской чертой глаз, омрачненных жизнью! Вам улыбается и вас приветствует, что дышит воздухом беспокойным и сладким невозможной страны.
А. Грин
Говорят, если опустится в бездонный колодец, оттуда даже днем видны звезды. Заслуга А.Грина в том, что он из тьмы своего существования, из глубин своего жесткого, тяжелого характера извлек и показал золото и свет своей души. Он создал свой особый, ни на что не похожий мир светлых человеческих чувств, находящийся вне времени и пространства. Свет его произведений озаряет нашу жизнь и помогает в жизненной борьбе, в том числе и с собственным унынием, слабостью, пессимизмом. Грин никогда не был врагом материального, он не противоставлял дух и материю. Он ценил радость красивых вещей как удовольствие и путь возвышающий. Он был врагом мелкого, пустого, поверхностного, бытово-бездуховного. Грин, как никто другой, понимал, что жизнь измеряется не годами, а событиями.
К Грину нельзя относиться как к любому другому писателю, в него можно только полностью, целиком и всецело верить, здесь «немного и чуть-чуть» не бывает. Если вас околдовал и очаровал Грин, то это навсегда и безоговорочно. Если вы во взрослом состоянии сохранили к нему любовь, значить у вас действительно юная душа неисправимого романтика. Чем темнее становилась жизнь, чем мрачнее характер автора, тем светлее и чище его произведения.
Язык Грина ни на что не похож, но чист, ясен и прекрасен. Это, наверное, единственный случай удачного эксперимента с языком, которого, кстати, так не хватает в гриновских фильмах. Отталкивает плебейское косноязычие Климентова, ставшего Платоновым. Попытка реанимации его своеобразных произведений в конце 80-х годов ни к чему не привела. Я помню, с каким нетерпением мы ждали выхода новой книги Павла Загребельного «Я, Богдан». Помню также то глубокое разочарование, при попытке прочитать книгу, написанную от первого лица канцелярским языком 17 века. Свежи воспоминания о недавнем неудачном языковом эксперименте одного из запорожских авторов.
Я полюбил Грина навсегда, но не сразу. Возможно, в чем-то сказалось школьно-настороженное отношение к ранее запрещенному автору, а скорее всего, сработал инстинкт самосохранения. В школе я относился к Грину подозрительно и насторожено, как к опасному сказочнику, который расслабляет и уводит от реальной жизни, трудностей и борьбы в мир грез и иллюзий.
Сегодня Вербное воскресенье. Пишу, а за окном раздается колокольный перезвон, который обычно в нашем доме не слышен. Это очень важный момент или знак. Первая моя встреча с Александром Грином состоялась на Великдень 4 мая 1975 года. Я уже был готов к этому, достаточно крепко стоял на ногах, осилил два первых тяжелейших курса учебы, сдал анатомию! Освоился, создал свой микромир в общаге и институте. Романтизм был уже не плодом пустых мечтаний и уходом от действительности, а способом существования и утверждения в реальном мире. Я подсознательно начинал осваивать великое искусство ходить по солнечной стороне жизни. Это был мой второй уже вполне осознанный турпоход в Крым. Мы приехали автобусом в Феодосию. Рядом с автовокзалом небольшая, какая-то светлая, прибранная и, почти чудо, действующая церковь. Служба закончена, церковь уже закрыта, несколько старушек убираю подворье. И тут Коля Д., удивив всех нас, похристосался с бабушками. Старушки расцвели, они не только впустили нас в церковь, но и угостили крашанками.
Дальше мы всей тургруппой пошли в открытый совсем недавно, в 1970-м году, феодосийский дом-музей А.Грина, совершенно непохожий на другие. Насыщенные впечатлениями от только что законченного похода, мы были готовы к встрече с необычным. Дух романтики был свеж и понятен нам, но последней каплей, которая навсегда повернула меня к Грину, был рассказ о его недописанном романе «Недотроги». Это было обо мне. Это было о почти всех, присутствующих в этом зале.
Но перед этим была еще одна встреча-предопределение. Мы посетили музей-галерею Айвазовского. В первом зале была выставка неизвестного нам, только что дозволенного как художника М.Волошина. Не скажу, чтобы его бедные красками акварели сильно задели, но где-то заинтересовали. Второй зал современных художников маринистов откровенно разочаровал. А вот Айвазовский восхитил и покорил.
Именно здесь появилась та ниточка, которая крепко-накрепко связала Грина, Волошина, Киммерию. Уже более серьезное знакомство с поэтом и философом Волошиным произошло в 1979 году в Херсоне. Там я купил книгу Игоря Терентьевича Куприянова «Судьба поэта». Значительно позже я имел честь в очень дружеской обстановке пообщаться с КИТом и обменятся с ним книгами. Незабываемая встреча!
Мы довольно часто отдыхали в Судаке. Возвращаясь, я по возможности, старался провести несколько часов в Планерском-Коктебеле и Феодосии. Летом 1985 года в разгар компании по борьбе с пьянством я посетил Феодосию. Билет взял на самый поздний 24-часовый поезд. Прекрасное было время. Я один бродил по ночному городу. Ни одного пьяного. Допоздна работают безалкогольные кафе. Но шанс был упущен, а светлая идея оболгана и охаяна.
Летом следующего 1986 года мы с дочкой посетили дом-музей Волошина и поднялись на голую вершину Кучук-Енишар над мысом Хамелеон. Лишь одна маслина опустила свои голубые листья над надгробьем Максимилиана Волошина. Сухую могилу укрывала галька с надписями, дар паломников. Запомнилась одна из них: «Горький Вам завидует». А вот на востоке в разлогой долине мы увидели множество высоких остроконечных светло-серых круглых шатров. Ни лошадей, ни кибиток не было. Несколько сюрреалистическая картина, конечно же, порадовала и осталась в памяти, но не очень удивила. «Наверное, снимают какой-то исторический фильм», - подумал я тогда. А вот сейчас я в этом не так твердо уверен.
Сомненье усилило другое виденье «видива». Но, все по порядку. В 2010 году мы восстановили регулярные походы в Крым. Нас интересовал сказочный и ухоженный Восточный Крым - Киммерия. Путь лежал в окрестностях Аю-Каи – Святой горы. Плато с отрицательным уклоном нависало над морем. Налегке мы с Валиком и Толиком поднялись на гору Соро -Сахарную Головку, полюбоваться панорамой. К северу от нашей вершины мы увидели еще две горы. Вершины их украшали богатые остроконечные круглые шатры. Одно белоснежное, другое алое. Я еще немного удивился необычности палаток на стоянках. Естественно ничего похожего на стоянке мы не обнаружили, да и не бывает стоянок на вершинах. Сработала так неоднократно и прекрасно описанная Грином наша неготовность к восприятию чудесного, желание все приземлить. Возможно, что это была встреча с «чудом, то есть тем, что втайне ожидаем мы всю жизнь, но когда оно наконец блеснет, готовы закричать или спрятаться». Я абсолютно не склонен к мистике, видения не посещают меня. Сейчас вспоминая это «видиво» я понимаю условность и относительность грани между явью и чудом, объяснить и «разоблачить» которое я не могу да, наверное, и не хочу.
Но была еще одна маленькая встреча с Грином. Киев, 1988 год, тысячелетие крещения Руси. Первые лучики перестройки. Художники уже свободно продают свои картины. Обратили внимание на простенький рисунок на довольно большом ватмане. Картина с того времени уже в рамке украшает наше жилье. А сзади надпись: «Грезы Грина. 1972».
Последняя встреча на Пасху 24 апреля 2011 года. Начало 21 похода. После роскоши отреставрированной картинной галереи преуспевающего и после смерти Айвазовского, неприятный осадок от посещения музея Грина. Сырость, плесень, ощущение серости.
Едем в Старый Крым. Время поджимает. Проходим мимо дома с мемориальной плитой еще одного моего кумира Николая Амосова. Он работал сразу после войны в противотуберкулезном диспансере Старого Крыма с красивым названием солнцелечебница. Потом каждое лето приезжал в этот городок к своим родственникам. Мало кто знает, что возглавляемый Амосовым институт долгие годы назывался институтом туберкулеза и грудной хирургии.
Путь наш лежал мимо закрытого уже в это время музея Паустовского, к дому-музею Александра Грина. Он уже тоже не работает. Но увидев нашу компанию с рюкзаками, сторож, он же научный работник музея, не только пускает нас, но и проводит экскурсию по всем закаулкам музея. Узнаем много нового о судьбе землянки и последних днях Грина, о трагической и возвышенной судьбе его жены, подруги, берегини Нины Николаевны.
В героях Грина можно увидеть два лика самого автора. Для нас важно, что в острой трагической борьбе всегда торжествует светлое начало. Грин не призывает к уходу от действительности, он подсказывает, как эту самую действительность изменить и облагородить, осветить внутренним светом и преобразить своим отношением к ней. Писать о творчестве Грина дело глупое и неблагодарное. Грина надо читать, смаковать, наслаждаться и возвращаться к нему. Помня, что как любое изысканное блюдо, он полезен в небольших дозах. Им нужно смаковать.
Убиты, прибиты, забиты Мы горестным, мелочным бытом. Есть души – витают открыто, Сметают ничтожество быта И ищут свое бытие, Но там, где иные событья, И небо, и небытие, Не в смысле смиренья и тленья, А в смысле глубин и паренья. Там холод, разреженный воздух, Но близко огромные звезды И Нечто, но нечеловечье, Иное, большое, ничье. И мы, в чистоте упованья, Тот свет и души ликованье Всевышним и Богом зовем. Идем!.. Відблиск Оріону
* * * Коли ще не було нічого: Ні Індії, ні давнього Китаю, Сиділи сиві древнії жерці В своїй Могилі дивній Кам’яній, Вони сиділи і творили Веди. Коли ще не родився Демокріт, І не було ні Будди, ні Ісуса, Вони вже розуміли Всесвіт й душу. Ще не родивсь Конфуцій й Лао-цзи, І не лунали ще пісні Гомера, Вони з ріки Молочної пили Свою священну сому. Жерці оті, – а украми їх звали, – Бо укими – розумними були, А неуки – це їх бліді нащадки, Що у чужі науки подались. А поруч там орали оріяни І роси роси чистії пили, Щоб все росло, родило і буяло… Вони все розуміли і могли, І нам майбутнім, грішним, проспівали, Щоб ми не завжди у пітьмі блукали, А іноді й високими були!
* * * На семи вітрах, Чи то кінь, чи птах До небесних сфер Добирається. Мій народ затих, Мій народ зачах, Та потроху сил Набирається. Від своїх святинь Ти чужі відринь, Бо не темний храм, А ти в полі сам На семи вітрах Богу молишся. Лиш земний овид, Зверху небозвід Для молитв твоїх Пригоджається! Серпень 2015 р. Наближаючись до ювілею Не поквапом, а повагом, по-волі* Гортаю сторінки своєї долі. Той поступ, що приходив поступово, А іноді й поступливо-грайливо, Коли ще майже все здавалось новим, І світ весь був мінливим і щасливим, І все було попереду можливим, Коли так легко спалось і літалось, Хотілося, і мріялось, й бажалось. Світ був широкий і шляхів багато, Та лиш один ти мусиш обирати. А кожен вибір – це завжди відмова Від іншого, від другого, чужого (?). Зробивши крок – назад не повернеш, Можливості тієї не вернеш. Бо кожен вибір – це і новий вимір. Кохання і професії бажання, Твоє чи когось іншого призвання, Призначення, чий поклик ти відчув, Це зрозумів, помітив і збагнув... А потім завертілась круговерть, Подіями життя наповнивши ущерть, Мандрівками, і книгами, й людьми, Ті зустрічі, що верстами лягли, Дітьми; їх виховання – біль і втіха, Події в їх житті – твої це віхи... Все пронеслось, пробігло, пролетіло, Порадувало і... переболіло. Надходить час – цей час завжди надходить – Збирати, що вродило на городі, Принести й перші висновки зробить, Зібрать у кошик пам’яті події, Передивитись мрії і надії І з тим усім продовжувати жить!.. 31.01.15 * по-волі в значенні поволі і по волі.
Подих
(від Едгара По) Присмерковий, невідомий Дух чи запах несвідомий, Ледве-ледве його чуть. Зачепив легенько душу Тож його носити мушу, Чи то накип, чи то муть. Ні, не морок – тільки сутінь В світло-сірій каламуті, Його сутність не збагнуть. Я відкинуть його мушу, Але він тривожить душу – Не спровадить, не забуть. Звідки вісточка залітна? Чи примара того світу, Що і роки не беруть? Не забуть, не пригадати, Але буде хвилювати Непідвладна смутна суть. Чи то сморід, чи то спалах, Що збудити хоче пам’ять, І глибини сколихнуть. Невловимий, невгасимий Подих, що проходить мимо. Не збагнуть, не осягнуть. Не забуть... 1.12.14
Мить та Вічність
Зупинено час! Це хвилина чи Вічність? Життя в хвилюванні, і вірність, і ніжність, Цікавість, неспокій, нестримність бажання, А з іншого боку – блаженство нірвани. У світі земному – суцільні тривоги, І пошуки правди, і віри, і Бога. І де та завіса? І що там за нею? Там Спокій без часу, за тою Межею? Остання хвилина. Твоя особиста! Це в Віру й Надію загорнута Вічність.
Юрий Валентинович, с большим удовольствием прочитала о Грине и Ваши философские стихотворения. Замечательно, когда за строками автора видна глубина мысли и философское осмысление бытия. Успехов Вам!
